МОСКВА, 12 дек — РИА Новости, Павел Сурков. Потеря Валентина Гафта — труднопонимаема и трудноизмерима пока для всех нас. Валентин Иосифович был настолько важной фигурой в современном театре и кинематографе, что в принципе будет сложно представить большое театральное искусство без Гафта, пусть даже в последние годы он мало снимался и редко выходил на сцену. Информация взята с сайта ria.ru
Лучший из злодеев
Он был символом красоты и ума, количество поклонниц Гафта не поддавалось исчислению за все годы его карьеры. Но и его сценический и экранный образ, конечно, связан с использованием невероятной фактуры: у Валентина Иосифовича — природная стать и совершенно фантастическое обаяние.
Да, его первое появление на экране в «Убийстве на улице Данте», казалось, навеки закрепит за ним образ главного киномерзавца эпохи, но он довольно быстро сумел вырваться за пределы одного амплуа (хотя магическое отрицательное обаяние нет-нет да и давало о себе знать).
Он мог быть как опереточным злодеем вроде Сатанеева в «Чародеях», так и благородным полковником в рязановском «О бедном гусаре замолвите слово» или даже несколько романтичным бюрократом в «Гараже».
Даже если Гафт вдруг играл реальных исторических деятелей, все равно добавлял в них некоторую собственную краску, порой не лишенную его фирменного юмора. Именно такими — не просто строгими и жесткими, но и несколько комичными — у него получались и Геверниц в «Семнадцати мгновениях весны», и даже сатанинский Берия в картине «Пиры Валтасара, или Ночь со Сталиным». Так что когда Юрий Кара взялся экранизировать «Мастера и Маргариту», казалось, что лучшего экранного Воланда просто не найти.
Собственно, без гафтовской актерской магии булгаковский роман на экране представить было сложно: так, и в последующей экранизации Владимира Бортко он снова появился на экране, причем в двух ролях — первосвященника Каиафы (и он получился ничуть не менее зловещим, чем Воланд), и придуманного Бортко «человека во френче», еще одной аллюзии на Берию, хотя на самом деле — просто апологии сталинского времени, ожившем символе власти, который Гафт воплощал с невероятной точностью и актерской скрупулезностью.
Последний из Современников
Сталина на сцене он, кстати, сыграл — спектакль «Современника» «Сон Гафта, пересказанный Виктюком», драматургическую основу которого написал он сам, стал одним из важных театральных событий начала двухтысячных.
Да и вообще — именно в начале нового века Гафт, находившийся уже в весьма почтенном возрасте, вдруг выдал несколько совершенно фантастических сценических работ. Здесь был и Он из «Заяц love story», удивительной в своей трагичности истории, и Веллер Мартин из «Игры в джин», поставленной Галиной Волчек специально для Гафта и Лии Ахеджаковой.
Но одной из самых мощных работ в «Современнике» и, возможно, даже за всю историю этого театра стал спектакль «Пока существует пространство», поставленный Саидом Баговым для себя и для Гафта. Это разговор двух нервных и усталых людей, разговор отца и сына, двух поколений — фантастическая театральная фуга для двух исполнителей, с которой никто, кроме Гафта, не мог справиться — с его невероятным чувством времени, чувством такта и потрясающей работой с партнером. Этот спектакль, который игрался из-за возраста и самочувствия актера не так часто, неизменно собирал аншлаги и стал очень важным символом соединения театральных эпох, стилей актерской игры и являл собой очередной эксперимент, в котором Гафт с радостью участвовал.
Гениальный Автор Феноменальных Текстов
Он обожал жанр поэтических вечеров и театрализованных концертов — с удовольствием выступал со своей супругой Ольгой Остроумовой дуэтом: она читала стихи поэтов Серебряного века, а он — вклинивался с собственными строчками.
Актер Валентин Гафт c женой — актрисой Ольгой Остроумовой на презентации нового сборника сочинений «Ступени» в Театре имени Евгения Вахтангова
Гафт всегда славился в актерском мире как острослов и мастер едкой эпиграммы. Его «Россия, слышишь этот зуд, три Михалкова по тебе ползут» или «Гораздо меньше на земле армян, чем фильмов, где сыграл Джигарханян» — мгновенно уходили «в народ». На Гафта не сердились — сердиться на него было невозможно, правда, один раз друг Эльдар Рязанов обозвал его пасквилянтом, но Гафт и на это отреагировал очередной эпиграммой.
При этом он мог быть и потрясающе лиричен, иногда даже трагичен — как в посвящении Владимиру Высоцкому.
Он пел, о чем молчали мы, себя сжигая пел,
Свою большую совесть в мир обрушив.
По лезвию ножа ходил, вопил, кричал, хрипел
И резал в кровь свою и наши души.
Порой Гафт направлял остроту своего ума на политические или важные социальные события (одно из иронических посвящений, к примеру — в адрес радиостанции, которое он назвал «Муха Москвы»). В каких-то вещах Гафт был не просто артистом, но еще и гражданином — со своей четко оформленной и защищаемой позицией.
Однажды на него рассердилась Лия Ахеджакова за посвящение: «Актриса Лия Ахеджакова всегда играет одинаково». Однако сам Гафт на это мгновенно парировал: «Ну чего обижаешься? Ты всегда играешь одинаково хорошо!»
Он порой был строг и к себе, и к режиссерам, и к драматургам — попасться под горячую руку и острый язык Гафта не хотелось никому. Впрочем, эта критичность и безжалостность была свойственна ему в первую очередь по отношению к самому себе: как любой большой актер, он обладал и железной волей, и невероятной силой духа, и высочайшим уровнем ответственности — или ты должен играть блестяще, или вообще не появляйся на сцене и в кадре!
И именно за это он был искренне любим. И именно поэтому его уже так остро не хватает.
Живых все меньше в телефонной книжке,
Звенит в ушах смертельная коса,
Стучат всё чаще гробовые крышки,
Чужие отвечают голоса.
Но цифр этих я стирать не буду
И рамкой никогда не обведу.
Я всех найду, я всем звонить им буду,
Где б не были они – в раю или в аду.
Пока трепались и беспечно жили,
Кончались денно-нощные витки.
Теперь о том, что недоговорили,
Звучат, как многоточие, гудки.
Валентин Гафт.
